В 1941 – 1944 гг. большая часть входившей в состав Советского Союза Карело-Финской ССР была оккупирована финскими войсками. В соответствии с подписанным маршалом К. Маннергеймом приказом № 132 от 8 июля 1941 г. на оккупированной территории финской военной администрацией с целью изоляции так называемого «ненационального» (не финно-угорского) населения оккупированных территорий были созданы концентрационные лагеря для мирных граждан.
Согласно исследованию д.и.н. Сергея Веригина (Петрозаводский государственный университет), на начало апреля 1942 г. в концлагерях для мирного населения находилось около 24 тысяч человек, что составляло около 50% славянского населения оккупированной территории. Всего же, по оценкам историков, за годы оккупации через финские концлагеря для мирного населения прошло не менее 30 тысяч человек, включая женщин, детей и стариков. По официальным финским данным, в концлагерях погибло более 4 тысяч заключенных, однако эти данные не являются окончательными. Советские же источники называют значительно более высокую цифру – 7 тысяч человек.
Среди попавших в финские концлагеря были не только русские, но и белорусы, переселившиеся в Карелию в 1940-1941 гг. Воспоминания одной из малолетних узниц, уроженки деревни Беларучи Логойского района Минской области Лидии Яковлевны Дягтеровой (по мужу Туболец), публикуются ниже.
«Наша семья состояла из 8 человек: отец, Дегтярев Яков Ефимович (1897 г.р.), мать, Анастасия Лаврентьевна (1907 г.р.), брат Саша (1925 г.р.), я — Лидия (1928 г.р.), сестры: Соня (1930 г.р.), Лена (1936 г.р.), Валя (1939 г.р.) и Нина (1942 г.р.). Родители работали в колхозе. После Финской войны, в начале мая 1941 г., отец завербовался во вновь образовавшуюся Карело-Финскую ССР. Прибыли в Карелию 19 мая 1941 г. Местом нашего нового жительства родители избрали деревню Тукса Олонецкого района. Там нам дали дом. Все необходимое для обоснования на новом месте мы привезли с собой, в том числе домашних животных, запасы продуктов питания и все остальное. Родители начали работать в колхозе, а мы, дети, занимались домашними делами, обустраивались, знакомились с местностью, со сверстниками-карелами. Но недолго нам пришлось радоваться новой жизни. Через месяц после нашего приезда началась война, и все наши планы рухнули. Отец ушел на фронт. А мы оказались в трудном положении. Мама была беременной и нас пятеро. Куда деваться, что делать? Вернуться назад в Белоруссию? Хотелось бы, но как? Все хозяйство привезли с собой! Надеялись, что скоро кончится война, а она уже стучится в дверь. Фронт уже у порога. Все побросали и вместе со всеми бросились убегать, спасаться. Дошли до реки Свири. А там уже переправы нет. Паромы уничтожены вражеской авиацией. Вот тут мы и попали в плен. Беженцев в ближайшем лесу было много и разных. Тут были и повозки и тележки, а большинство с котомками.
Кто были наши враги, финны или немцы, мы тогда не знали. Помню только крики, гвалт, плач детей. Чужие солдаты отбирали у беженцев все, что им хотелось, одним словом, грабили. У кого был скот, забирали.
А потом всем было велено вернуться в свои дома и ждать особых распоряжений. Мы вернулись в Туксу. Нашей скотины уже не было. Дом был ограблен. А нас, переселенцев, перегнали в какую-то деревню, в которой не было жителей, и на какое-то время оставили под охраной незнакомого мужчины-карела. Помню, там заболела моя младшая сестричка, а за нами уже прибыли грузовые крытые машины, куда-то нас увозить. Мама обратилась за помощью к старшему финскому начальнику. Он осмотрел больную и сказал, что жить она не будет и брать ее с собой не надо: «Оставьте ее здесь. Карелы похоронят». Но мама и старший брат не согласились с таким решением и забрали ее с собой. И она выжила.
Нас привезли в концлагерь. Вот там мы хлебнули горюшка сполна. В бараках тесно, постелей практически нет. В щелях деревянных бараков клопы.
Ночью заедают. Завшивленность. Мыла нет. Кругом ограничения. Выход за ограду запрещен под страхом наказания, вплоть до расстрела. Собираться в группы нельзя, выходить из барака после 9 часов вечера нельзя. Проверки два раза в сутки. Тюрьма строгого режима! А мы все: женщины, старики и дети — заключенные, преступники. Что с нами происходит, что вокруг творится — непонятно.
Все перевернулось вверх тормашками. Нас ограбили, отобрали все имущество, скотину, лишили крова — и нас же посадили, как диких зверей, как воров и убийц за колючую проволоку, а тех, кто все это сделал, поставили с оружием в руках сторожить нас. Но страшнее всего этого был голод. 125-150 граммов скверного, неизвестно из чего испеченного, серого сухого «хлеба» на душу в сутки. И люди стали пухнуть, умирать.
Особенно много людей умирало в первую лагерную зиму и весной 1942 г. Было впечатление, что скоро мы все перемрем. По 9-12 трупов ежедневно вывозили из ворот лагеря, без гробов, один на другом, как дрова.
Мы старались изо всех сил поддерживать друг дружку, делиться последним, если кто-то из нас начинал дышать на ладан. Наверное, мы бы не дотянули до весны. Но мой старший брат, а затем и мы с Соней стали проползать под проволоку в поисках еды. И эти рискованные походы помогли нам выжить до лета. Все, кого я знала, кто боялся или по другим причинам не мог этого делать — умер в первую же зиму. Конечно же, почти ежедневно кто-нибудь да попадался. Поэтому палачу лагеря работы хватало. Пойманных секли плетками, прутьями. Из-за стен комендатуры часто можно было слышать вопли избиваемых. Попалась однажды и я. Пятеро нас девочек возвращалось из очередного похода. Пролезали под проволоку по очереди. Четверо пролезли, а я, последняя, была замечена патрулем и поймана. Финны с вышки, видимо, заметили, что я была не одна, и требовали, чтобы я назвала, кто еще был со мной.
Мне тогда было 14 лет. У нас был уговор — не выдавать! И когда я сказала, что была одна, меня бросили на скамью и начали избивать по голому телу резиновой плеткой. 25 ударов. Вся спина и мягкое место были в кровавых рубцах.
И вдобавок к этому в наказание меня оторвали от семьи и отправили в другой концлагерь «Видлица», где я работала на тяжелых работах на лесоповале, расчистке дорог, сплаве леса. Кормили там тоже плохо. На таких тяжелых работах, рассчитанных на взрослых мужчин, нам выдавали котелок жидкой баланды на день. Иногда вместо баланды давали кашу, которой кормили лошадей, картофельные отходы. Ложки не были положены. Баланду пили прямо из котелка, а кашу запихивали в рот руками. Медицинского обслуживания не было. При повреждениях кожи, обморожениях поврежденные участки смазывали смолой живицей, завязывали каким-нибудь тряпьем. В «Видлице» был введен варварский метод наказания за провинности. Наказуемого подвешивали связанными руками к дереву так, чтобы ноги не касались земли, и в таком положении избивали плетками. Работали бесплатно. Лагерь охранялся финнами и шведами.
Хватало различных зверств и издевательств со стороны финнов. Всего не расскажешь. Но не могу забыть и не рассказать о таком диком зверстве финских палачей. В лагере была конюшня. У хозяина конюшни работали четверо советских военнопленных, молодых ребят из Ленинграда. Они голодали так же, как и мы.
Однажды у хозяина пропала сторожевая собака. Он заподозрил, что голодные военнопленные убили ее и съели, и пожаловался коменданту лагеря. Ребят вывели за забор лагеря, заставили вырыть себе могилу, поставили возле нее всех четырех и расстреляли у всех на глазах. Чтобы другим не повадно было есть хозяйских собак и кошек. А через день прибежала к хозяину пропавшая собака.
Но всему приходит когда-то конец. 26 июня 1944 г. наступил и на нашей улице праздник, пришло долгожданное освобождение. Это были незабываемые дни. Не верилось, что можно вот так запросто взять и пойти куда хочешь. Было такое чувство, что словно крылья выросли, стоит только взмахнуть ими, и можешь улететь к себе на Родину, в свою любимую Белоруссию!»
Источник: Малолетние заложники войны 1941 — 1945 гг.: живые свидетельства Беларуси. Минск, 2012. С. 110-112.
