Ночь с 21 на 22 июня 1941 г. мой прадед, полковник Илья Григорьевич Старинов, провел в военном городке, расположенном неподалеку от города Кобрин. До пограничного Бреста, в который Илья Григорьевич вместе со своим коллегой по Главному военно-инженерному управлению РККА Захаром Иосифовичем Колесниковым направлялся на учения, было чуть больше 40 километров. Но попасть в Брест моему прадеду было не суждено: ранним утром 22 июня он проснулся от звуков бомбежки.
«Мы проснулись внезапно. То ли взрывные работы, то ли бомба с самолета сорвалась… Разрывы, следуя один за другим, слились в чудовищный грохот. По штабным коридорам бежали люди, слышалась команда покинуть помещение. На ходу застегиваясь, выскочили на улицу и мы с Колесниковым. Эскадрилья фашистских бомбардировщиков шла прямо на штаб. Мы — через площадь, через канаву, в какой-то сад. Бросились на землю вовремя. Видели, как окуталось дымом и пылью здание штаба армии. А бомбардировщики все прибывали. Взрывы рвали и рвали землю, повеяло гарью, в небо поднимался дым… Враг бомбил беззащитный городок около часа».
Воспоминания прадеда о первом дне войны я помню практически наизусть. Очень долгое время меня терзал остававшийся без ответа вопрос: почему после бомбежки военного городка Илья Григорьевич на попутной машине отправился на запад, в направлении фронта? Приводимое в воспоминаниях объяснение (направлялся в Брест, куда должен прибыть на учения) максимально неубедительно. К 1941 г. у Ильи Григорьевича за плечами было уже три войны и он, безусловно, знал, что если началось, то надо спешить к месту службы получать боевое задание. Но ранним утром 22 июня он отправился не на восток, в Москву, а в на запад, Кобрин.
Ответ на эту загадку достаточно прост. В Кобрине проживала семья младшего брата Старинова, Гавриила Григорьевича. Жена и двое маленьких детей, в том числе годовалый младенец. Их не эвакуировали, ибо эвакуация семей комсостава была запрещена. Илья Григорьевич поехал в Кобрин за ними. Он посадил их в машину и только после этого отправился на восток. Он спас семью брата: буквально через несколько часов в Кобрин вошли немецкие войска. Во время оккупации шансов на спасение у семьи начальника 2-го отдела УНКВД по Брестской области практически не было.
Да, это одна из страниц моей семейной истории: один из моих прадедов работал в НКВД Белоруссии. Гавриил Григорьевич был кадровым чекистом, служил в органах с 1928 г. В 1939 г., после воссоединения белорусских земель в составе БССР, он был назначен начальником Кобринского райотдела УНКВД по Брестской области. Он и его семья квартировали в доме местного раввина (евреи составляли три четверти населения городка). Там, в доме раввина, у Гавриила Григорьевича в 1940 г. родилась младшая дочь. Колыбели не было и младенец лежал в выстланной ватой обувной коробке. Супруга раввина помогала жене командира НКВД выхаживать недоношенную дочку.
В июне 1941 г., за неделю до начала войны, с территории Западной Белоруссии была проведена депортация потенциально нелояльных категорий населения. Насколько я понимаю, среди депортированных в отдаленные районы СССР оказался и семья раввина, у которого квартировали мои родственники. Для раввина и его родных это в конечном итоге оказалось спасением: в 1941 — 1942 гг. все евреи Кобрина были уничтожены нацистами. Однако тяжелой нравственной ситуации, в которой оказался мой прадед, это не отменяет. Слава Богу, что в июне 1941 г. Гавриил Григорьевич уже не был начальником Кобринского райотдела НКВД и депортировать своих соседей самому не пришлось.
Эта семейная история 75-летней давности тревожит меня своей моральной неоднозначностью. Именно поэтому я и рассказываю ее.
