После насильственной инкорпорации западнобелорусских и западноукраинских земель в состав Второй Речи Посполитой, закрепленной Рижским договором 1921 г., белорусское национальное меньшинство стало подвергаться растущей дискриминационной политике со стороны польской администрации. Особое внимание белорусская пресса Западной Беларуси уделяла культурным, образовательным и конфессиональным аспектам положения белорусского национального меньшинства в межвоенной Польше. При этом первоначальные надежды на понимание и содействие польских властей в развитии белорусской культуры и образования очень быстро сменились разочарованием и критикой польской администрации со стороны белорусской прессы и общественности.
ПОЛОНИЗАЦИЯ СИСТЕМЫ ОБРАЗОВАНИЯ
Уже в третьем номере виленской газеты «Белорусские ведомости» от 26 сентября 1921 г. говорилось о том, что школьная политика польских властей на белорусских землях не дает основания рассчитывать «на справедливое отношение к белорусам со стороны польских чиновников». В газете критиковалась кадровая политика польской администрации, которая выражалась в увольнении с работы белорусских учителей и в качестве доказательства газета приводила список фамилий белорусских учителей, уволенных с работы за последние несколько месяцев. Общее число уволенных с работы белорусских учителей к сентябрю 1920 г. составило не менее 46 человек.
Разочарование национальной политикой польских властей на белорусских землях нашло свое отражение на страницах гродненского «Белорусского слова», настроенного изначально весьма полонофильски. Предметом особой озабоченности гродненской газеты стала политика польской администрации в области школьного образования, сразу обнаружившая явные полонизаторские тенденции. Чаще всего белорусская пресса жаловалась на многочисленные бюрократические препоны, использовавшиеся польскими властями для отклонения ходатайств об открытии белорусских школ, на преследования белорусских учителей и на закрытие ранее действовавших белорусских школ.
«В этом году мы надеялись, что прошлогодние препятствия – временные; что они возникли по вине не совсем удачного школьного начальства на Гродненщине и его политической нетактичности. Но наши надежды не оправдались: и система, и приемы остались прежними, — с разочарованием писало «Белорусское слово» в декабре 1920 г. – Мы далеки от мысли, что эта система диктуется из культурной Варшавы; что из министерства образования сюда идут инструкции тормозить белорусскую школу. Мы и сейчас склонны полагать, что хитро выдумываемые препятствия имеют свой источник в личности местного инспектора. Мы не можем поверить, чтобы из министерства образования в Варшаве гродненскому инспектору была дана инструкция не открывать белорусскую школу в селе даже при наличии «приговора» с подписями крестьян, но требовать еще подачи индивидуальных деклараций от каждого родителя с подтверждением того, что он хочет обучать своего ребенка в белорусской школе».
Редакция «Белорусского слова» напрасно идеализировала «культурную Варшаву», упрямо не желая верить в то, что инструкции, тормозящие развитие белорусского образования, исходили именно оттуда. В действительности решение о механизме открытия белорусских школ принималось на самом высоком уровне. Условием этого был не только коллективный «приговор» крестьян, но и лично подписанные ими индивидуальные декларации, что серьезно усложняло весь процесс открытия белорусских школ, давая в руки польских властей дополнительные рычаги для создания препятствий развитию образования на белорусском языке. Именно эта процедура нашла впоследствии свое отражение в «Законе о языке и организации школьного образования у национальных меньшинств», принятом в Польше 31 июля 1924 года. В соответствии с этим законом, заполненную декларацию надлежало заверить в местной польской администрации, после чего она подавалась школьному инспектору повета и затем направлялась куратору школьного округа.
«Процедура подачи индивидуальных деклараций была психологически трудной для белорусских крестьян, привыкших со времен Российской империи решать вопрос об открытии школы всем селом и вынесением коллективного «приговора», — отмечает белорусский исследователь А. Загидулин. – Самым распространенным препятствием, с которым сталкивались инициаторы открытия белорусских школ, был отказ заверить декларации представителями местных польских властей по самым разнообразным причинам».
При этом польские чиновники нередко открыто нарушали даже установленные самими польскими властями весьма сложные правила открытия белорусских школ в сторону еще большей дискриминации белорусов в сфере образования, что постоянно фиксировалось белорусской прессой. «Школьный инспектор в г. Воложин дошел до того, что отказался принять заявления населения с просьбой открыть белорусские начальные школы», — с возмущением сообщали «Белорусские ведомости» 3 октября 1921 года. Орган белорусской христианской демократии виленская газета «Крыница», издававшаяся на латинице, оценивая политику Польши в сфере образования на белорусских землях, еще в марте 1921 г. констатировала, что «Польша, заняв своим войском Западную Беларусь, изо всех сил старается ее полонизировать, основывая польские школы для чисто белорусской молодежи».
В своем обращении к министру образования Польши 24 октября 1921 г., опубликованном в газете «Белорусские ведомости», руководители Центральной Белорусской Школьной Рады констатировали, что «административная практика на белорусских землях противоречит не только положениям конституции и всех международных договоров, но и нарушает самые элементарные права белорусского народа. Школьная политика является абсолютно враждебной по отношению к белорусскому образованию».
«ЧУДОВИЩНЫЕ ПРЕПЯТСТВИЯ» ЦЕРКОВНОЙ ЖИЗНИ
Частым сюжетом на страницах западнобелорусской прессы была критика политики польских властей и польской католической церкви в отношении белорусов-католиков. «Крыница» в декабре 1921 г. отмечала, что «церковной жизни белорусов в Вильно со стороны польского духовенства чинятся чудовищные препятствия» и что «белорусы-католики направили католическому епископу Вильно просьбу о выделении для белорусов одного из костелов и о введении преподавания белорусского языка в Виленской духовной семинарии».
Виленские «Белорусские ведомости», критикуя нарушения национальных прав белорусов-католиков и анализируя отношение к белорусам со стороны виленских католических иерархов, писали, что «католический епископ в Вильно ксендз Матулевич может говорить по-белорусски, так как он из местных. Но плохо то, что епископ Матулевич, вопреки многочисленным просьбам, до настоящего момента так и не предоставил белорусам-католикам костела в Вильно». По мнению редакции газеты «Белорусские ведомости», нежелание виленских католических иерархов предоставить белорусским католикам костелы в Вильно является «большой обидой и несправедливостью». Пытаясь понять причины нежелания виленского католического епископа пойти навстречу просьбам местных белорусских католиков, «Белорусские ведомости» отмечали, что «епископ, возможно, боится нападок со стороны польских эндеков(*). Возможно также, что епископ опасается появления между белорусами-католиками и поляками тех острых споров и даже драк за костелы, которые имели место ранее между поляками и литовцами».
Догадки «Белорусских ведомостей» были логичны и не лишены оснований. Однако редакторы данного издания вряд ли подозревали, что именно белорусское католическое население Виленщины и Гродненщины было первоочередным этнокультурным объектом, который, по планам Варшавы, должен был подвергнуться тотальной полонизации. Первый пункт программы польской национальной политики на белорусских землях, разработанной чиновником министерства иностранных дел Польши М. Арцишевским в 1921 г., предусматривал «проведение размежевания между белорусами-католиками и белорусами-православным. Первых надлежит ограждать от белорусизации и окружать атмосферой польской культуры. Вторых надлежит предохранять от русификации, привлекая для этого белорусские силы». Таким образом, белорусы-католики рассматривались Варшавой как «потенциальные поляки» и поэтому подлежали первоочередной и безусловной полонизации. По этой причине польские власти и католическая церковь крайне враждебно относились к деятельности тех католических ксендзов, которые участвовали в белорусском национальном движении или симпатизировали ему.
Католические ксендзы-белорусы, «скомпрометировавшие» себя подобным образом в глазах польской администрации, преследовались, часто лишались своих приходов и высылались за пределы белорусских земель. По справедливому замечанию польского историка Е. Мироновича, «государственную власть раздражало само присутствие белорусского элемента в католическом костеле. Во время санации власти не допускали самой возможности появления белорусского движения в костеле…».
Что касается православной церкви, то, несмотря на негативно-враждебное отношение к ней польских властей, воспринимавших ее как наследие Российской империи и «реликт времен разделов Речи Посполитой», Варшава, руководствуясь прагматическими соображениями, энергично стремилась использовать православную церковь в качестве инструмента в своей этнокультурной политике. Это нашло свое выражение в «подчинении структур православной церкви государственному аппарату и в стремлении использовать её для ассимиляции непольского населения восточных «кресов». Именно эти соображения определяли политику Варшавы, направленную на провозглашение автокефалии православной церкви в Польше в 1925 г. и на ее последующую полонизацию, активно проводимую в 1930-е годы.
Прим. эндек — член либо сторонник идейно связанных польских националистических организаций.
ПЕРЕПИСЬ НАСЕЛЕНИЯ 1921 года
Большое внимание западнобелорусской прессы в 1921 г. привлекла перепись населения в Польше, подготовка и ход проведения которой вызвали оживленные критические отзывы. Разочарованные реалиями польской национальной политики на белорусских землях, белорусские национальные деятели и белорусская пресса крайне настороженно отнеслись к проведению переписи, отдавая себе отчет в практически неизбежных злоупотреблениях со стороны польской администрации.
«Главное статистическое управление Польши объявляет, что 30 сентября этого года будет проведена перепись населения.… От ее результатов зависит многое в жизни белорусского народа. Национальность будет определяться не только по языку, но и по убеждению, то есть к полякам будут стремиться отнести и тех, кто не говорит по-польски и, следовательно, поляком не является, — писали «Белорусские ведомости» 26 сентября 1921 года. – Как добиваются согласия на принадлежность к польской национальности, мы уже знаем.… Показать большее число поляков будут хотеть не по соображениям национальной гордости, а в силу более практических причин.… Обещается, что число национальных школ будет пропорционально статистическим данным…».
Белорусские деятели заранее выражали скептицизм в отношении предстоящей переписи. «Мы, наученные польской школьной политикой в Беларуси, уже перестали надеяться на справедливое отношение к нам польской администрации. Но все равно важно, чтобы численность белорусского населения была показана не такой, как этого хочется польским чиновникам, а такой, какой она есть на самом деле, — отмечали «Белорусские ведомости» и с иронией заключали. – Важно, кто именно будет проводить опрос: местные гражданские лица или нет. Если вопросы о национальности будут задавать жандармы, полицейские или стражники «стражи кресовей», то они способны выбить у человека согласие не только с тем, что он поляк, но даже с тем, что он — китаец…».
Механизм проведения переписи населения, в ходе которого имели место многочисленные злоупотребления польской администрации и дискриминация белорусского населения, подтвердил худшие опасения белорусских деятелей. Пресса Западной Беларуси, критикуя процесс проведения переписи и ставя под сомнение ее официальные итоги, приводила многочисленные примеры административного своеволия польской администрации. «Почти повсеместно в сельской местности перепись населения проводили польские учителя, волостные писари и их помощники. Белорусскому учителю очень редко удавалось принять участие в переписи. Эти так называемые квалифицированные переписчики переделывали белорусов в поляков самыми разными способами.… В селе Дзягили пан Чиж ни у одного крестьянина не спросил, какой он национальности, а просто всех, и православных, и католиков записал поляками. Нужно отметить, что в селе Дзягили католиков очень мало», — писали 31 октября 1921 г. «Белорусские ведомости», комментируя ход проведения переписи населения.
Современные белорусские историки подтверждают многочисленные нарушения в ходе проведения переписей населения в межвоенной Польше. «По официальным данным, в 1921 г. в Виленском, Белостоцком, Новогрудском и Полесском воеводствах проживал лишь 1 миллион 34,6 тысяч белорусов, а в 1931 г. – лишь 984,1 тысяч человек, — отмечает белорусский историк А. Вабищевич. – Для увеличения численности поляков к ним специально приписывали значительную часть белорусских католиков; использовались различные методы фальсификации итогов переписи». Между тем, сами польские исследователи оценивали реальную численность белорусов в межвоенной Польше в 1,4 – 1,6 миллионов, тогда как западнобелорусские деятели определяли численность белорусов в 2-3 миллиона.
OSTGEBIETE ПО-ПОЛЬСКИ
Частой темой на страницах белорусских виленских изданий была критика экономической политики Польши на западнобелорусских землях, которая с самого начала была направлена на польскую колонизацию данной территории. Так, в номере от 25 ноября 1921 г. «Белорусские ведомости» критиковали поведение отставных польских солдат-колонистов на западнобелорусских землях, которые, получив участки земли в восточных воеводствах, насильственно выселяли белорусских сельскохозяйственных рабочих с фольварков Виленщины. По мнению «Белорусских ведомостей», подобная политика была «недопустимой со стороны правительства демократического государства».
УНИЯ 2.0
Крайне негативно белорусская пресса отзывалась о политике Варшавы в Виленской области, призванной подготовить и легитимировать инкорпорацию данной территории в состав Польши. Особое недовольство белорусской общественности вызвала подготовка выборов в сейм Средней Литвы, которая протекала под контролем Варшавы и была призвана создать правовую основу для присоединения данной области к Польше. «Временное правительство Средней Литвы стремится решить вопрос Вильно путем созыва сейма. Оно намерено организовать выборы в сейм в условиях, когда все другие национальности помимо поляков не могут свободно выразить свою волю, — писала 9 января 1921 года виленская «Крыница». – Взвесив все эти обстоятельства, виленский Белорусский Национальный Комитет, а также Литовский и Еврейский комитеты решили воздержаться от выборов в сейм, не желая участвовать в несправедливой процедуре. Выборы эти будут легкими. Выбирать будут только поляки поляков. Подобный сейм не будет истинным сеймом; это будет сейм одних лишь только поляков…».
ЦЕЛЬ: АССИМИЛЯЦИЯ
Давая общую оценку национальной политике Варшавы на землях Западной Беларуси, «Белорусские ведомости» писали: «Что есть белорусского в польской политике на восточных окраинах, где повсюду живет белорусский народ? В правительственных учреждениях, в управлениях гмин и поветов – все исключительно по-польски. Вскоре не останется ни одной белорусской школы на территории всей Гродненщины и Виленщины… Что есть на огромных территориях Беларуси, отошедших к Польше по условиям Рижского мира? Нет не только белорусского министерства, но даже самого маленького чиновника по белорусским вопросам. В Польше, — подводили итог «Белорусские ведомости», — нет даже признака признания белорусского народа… Польша идёт следом за царской Россией».
Ассимиляционной политике Польши белорусская пресса противопоставляла такие страны как Чехословакия и Югославия, где, по словам «Белорусских ведомостей», и речи нет о национальном или культурном угнетении. Более благоприятным чем в Польше, по мнению «Белорусских ведомостей», было положение белорусов в Литве, Латвии и в Советской России.
ПОЗИЦИЯ СССР
Несбывшиеся надежды на политику Варшавы и повсеместное разочарование от поведения польской администрации побудили западнобелорусских деятелей в начале 1920-х годов более пристально и заинтересованно отнестись к процессам в БССР, где первые проявления большевистской политики коренизации были сразу замечены в Западной Беларуси. В номере от 19 сентября 1921 г. «Белорусские ведомости» обращали внимание на заметные культурные и образовательные успехи БССР, констатируя, что с этого года все начальные школы в БССР перешли на белорусский язык преподавания. Кроме того, газета сообщала, что в результате визита главы Школьной комиссии наркомпроса БССР Жилуновича в Берлин там началось издание литературы на белорусском языке. «При всем общем расстройстве и зависимости от Москвы, в Советской Беларуси в этом году повсеместно введены школы на белорусском языке, открылся белорусский университет, и многое было сделано для нашей культуры», — отмечали «Белорусские ведомости» 3 октября 1921 г.
Попытки властей БССР воздействовать на Варшаву с целью улучшения положения белорусского населения Польши позитивно воспринимались западнобелорусской общественностью. Так, западнобелорусская пресса подробно информировала о ноте главы СНК БССР А. Червякова министру иностранных дел Польши Скирмунту от 21 августа 1921 г., в которой польские власти критиковались за несоблюдение положений Рижского договора, гарантировавшего белорусам в Польше свободное развитие культуры и родного языка.
«Текст данной ноты пан Скирмунт не поместил в польские газеты. Мы очень хотели бы знать, что он на это ответил, — писали «Белорусские ведомости» 14 сентября 1921 г. – Давно мы уже отмечали, что политика польских властей на так называемых «кресах» — бессмысленная и вредная. Выступление Червякова может вызвать у польских властей проблеск понимания того, какую пользу имеют Советы от подобной политики…».
«КАРТИНА ВАРВАРСТВА И ГЛУПОСТИ»
Но и эта осторожная надежда западнобелорусских деятелей не оправдалась. Вся последующая политика Варшавы в белорусском вопросе показала, что «проблеска понимания» так и не наступило. Так, если в 1922/1923 учебном году существовало 32 белорусские начальные школы в Западной Беларуси, то, по данным белорусских исследователей, к 1938/1939 учебному году их число сократилось всего до 5 – и это примерно на 2 миллиона населения! Один из лидеров белорусского национального движения в 1920-е годы и депутат польского сейма Б. Тарашкевич в своем выступлении перед представителями белорусской эмиграции в Праге в ноябре 1924 г. констатировал крайне неутешительные итоги пятилетнего пребывания белорусов в составе Польши. По словам Тарашкевича, «степень социального и национального угнетения белорусов в Польше переходит границы возможного; массы настроены большевистски, симпатии и взоры их направлены на СССР…». Еще ранее, в начале 1922 г. похожие мысли высказали виленские «Белорусские ведомости», по авторитетному мнению которых, опыт нахождения белорусов в составе польского государства показал, что «под властью Польши идет систематическое истребление всего белорусского и самое безжалостное ополячивание».
Критическое отношение к различным аспектам внутренней политики официальной Варшавы занимали и наиболее дальновидные польские мыслители. «Наша внутренняя жизнь представляет грустную картину; это в огромной степени картина варварства и глупости», — такую нелицеприятную и самокритичную характеристику польской внутренней политике давал известный польский политик и общественный деятель Р. Дмовский в начале 1930-х годов. Столь нелестные слова можно смело адресовать и политике Варшавы в отношении национальных меньшинств, включая белорусов.
