Павел Михайлович Шпилевский – один из первых популяризаторов белорусской мифологии в Российской империи. Его биография до сих пор таит множество белых пятен, ключ к которым запрятан в его произведениях. Среди них и самое известное – «Путешествие по Полесью и Белорусскому краю».
ДЕТСТВО
12 ноября (31 октября по ст.ст.) 1823 года в деревне Шипиловичи Минской губернии (сегодня – Любанский район Минской области) у православного священника Михаила и его супруги Евдокии родился сын Павел, ставший третьим из семи детей ребенком в семье.
Глава семейства, выпускник Минской духовной семинарии, попал в Шипиловичи в 1819 году, будучи переведенным из Речицы. Историк Геннадий Киселев отмечает: «священник Михаил Шпилевский имел, видимо, характер дерзкий и неспокойный, часто ходил в штрафах и вообще приносил много беспокойств консистории». Уже в 1825 году тот в очередной раз получил перевод – на этот раз в Игумен, где помимо церкви, преподавал в приходском училище. Именно в Игумене проходит детство Павла Шпилевского, о чем упомянул в своем «Путешествии»:
«Вот он – Игумен, этот маленький, деревянный, почти тонущий в грязи городок! Вот он весь на лице с своими немногочисленными, почерневшими от времени домами, крошечными площадками и какими-нибудь полтора тысячами жителей. При въезде в Игумен меня приветствовал звук колокола с колокольни того самого храма, где я впервые, ребенком еще, молился. Этот звук глубоко отозвался в душе моей. Вот миновал я церковь; вот промчался по Площадной улице, вот мелькнули предо мною черномазые домики Школьной улицы и самая еврейская школа – одно из лучших зданий этой улицы. Предо мною открылась панорама зелени и расцветших кустарников роз и сирени, маленьких тополей, лип и рябины и утонувший в зелени домик, где я провел мое детство»
Вместе со Шпилевскими в Игумен переезжает крестьянка деревни Шипиловичи Агата Косьминова, помогавшая с воспитанием детей. Именно от няни Павел впервые услышал предания белорусского народа, изучению и собиранию которых посвятил всю жизнь. Агату Косьминову, из-за которой его отец начал тяжбу со Слуцким Троицким монастырем, крепостной которого она являлась, Павел вспоминал добрым словом неоднократно. В 1853 году он пишет в «Путешествии»:
«По дороге мне встречались знакомые лица и костюмы, слышался родной белорусский язык, который… счастливое время!.. некогда, в годы младенчества и детства, раздавался в ушах моих, когда добрая старушка-няня убаюкивала меня фантастическими сказками о шапочке-невидимке, о заклятых князьях и княжнах, о Бабе-яге-костяной-ноге».
Привитый няней интерес к народным легендам и преданиям привел к тому, что уже с детства Павел в поисках таковых начал путешествовать по окрестным с Игуменом деревням, где узнал народные сказания и легенды. Среди прочих была и легенда об основании самого города:
«Старожилы соседних деревень говорят, что Игумен получил начало от женского монастыря, построенного греческою игуменьею из Афонской горы; в каком месте был этот монастырь – не сказывают определенно; одни думают, что там, где ныне церковь, вследствие чего говорят, будто до сих пор под церковью сохранилось подземелье с каменными стенами, в котором спрятаны медные изображения двенадцати апостолов; другие замечают, что монастырь этот построен был на месте нынешнего глухого озера, что в трех верстах от города по бобруйской дороге; тут уж является целая легенда; говорят, будто на этом месте некогда существовало какое-то поганское болванище (т.е. идол), к которому собиралось много народа; чтобы отвлечь народ от этого языческого служения, странствующая игуменья внушила соседним христианам построить монастырь, в коем незадолго явился чудотворный образ Пресвятыя Богородицы; впоследствии, за нечестие жителей, вздумавших возобновить близ монастыря идолопоклонство, монастырь провалился сквозь землю и на месте его в ту же ночь образовалось озеро, необыкновенно глубокое, окруженное почти непроходимым болотом; а чудотворный образ будто перенесли в Лядский монастырь, что в шестнадцати верстах от Игуменя по минской дороге. Чтоб более придать значения этой легенде, придумали рассказы о самом озере. Так говорят, будто в глухую полночь слышится в том озере печальный гул колоколов, погребальное пение и пронзительные стоны».
В дальнейшем Павел Михайлович убедился, что данный сюжет в общих чертах довольно распространен в Беларуси в отношении различных населенных пунктов.
ЮНОСТЬ
Шпилевский пошел по стопам отца и в 1837 году поступил в Минскую духовную семинарию, находившуюся в Слуцке. Здесь он, помимо богословских наук, изучал философию, математику, историю, еврейский, греческий, латинский, немецкий и французский языки. В сентябре 1840 года семинария из Слуцка была переведена в Минск, ставший любимым для Шпилевского городом. Подтверждение тому – три десятка страниц «Путешествия», посвященные ему:
«Вот миновал я знаменитую романтическую Ляховскую рощу, где так любят гулять минские франты; вот промчался мимо красивого фольварка Горок; вот виднеются здания казарм, белокаменная с красивыми круглыми башнями тюрьма (острог); вот выглядывают готические шпицы Петропавловского собора, здания Архиерейского двора, стены Бернардинского монастыря; вот предо мною заставный дом и наконец шлагбаум. Из будки выскочил солдат с железным прутом, но, заслышав почтовый звонок, спрятался опять в свою полосатую каюту. Шлагбаум подняли, и вот я в Минске! Приветствую тебя, родной город, белорусская земля! Приветствую вас, милые, дорогие по воспоминаниям места! Как давно не видал я вас! Сколько грусти и печали испытала моя душа вдали от вас! Я увидал вас наконец! И на душе у меня отлегло».
Начиная с народного предания о знаменитом силаче-знахаре Менеске или Менске, который построил на Свислочи каменную большую мельницу на семи колесах, моловших муку не из зерна, а из камней, Шпилевский будто предугадывает то, какое место займет город в будущем: «Минск принадлежит к числу больших и красивых городов Западной России и при настоящем своем благоустройстве и обновленном виде, после пожара в 1835 году, может быть назван столицею Белоруссии; он обширнее и щеголоватее Могилева и Витебска».
ДУХОВНАЯ АКАДЕМИЯ
В 1843 году П. Шпилевский отправился в столицу Российской империи, где поступил в Петербургскую духовную академию, оконченную в 1847 году со званием кандидата богословия. В это же время происходит событие, которое в корне перевернуло его мировоззрение: в 1844 году в Петербурге выходит первая книга Яна Борщевского «Шляхтич Завальня, или Беларусь в фантастических рассказах» (всего в 1844-1846 году вышло четыре книги).
До переезда в Петербург, Шпилевский, как он сам писал позднее «будучи еще в Белоруссии, … записывал из уст народа разные песни, слова, прибаутки, загадки, пословицы и сказки, с целью – сделать из них употребление впоследствии». Но лишь после появления книги Яна Борщевского Михаил Павлович осознал, как может использовать добытый материал.
В 1844 году он дебютирует под псевдонимом «Эгилевский» на страницах журнала «Маяк», где появились его публикации «Три сестры», «Мужик дурень как ворона, а хитер как черт», «Ведьма и ее сын» (№ 15, с. 17-21) и «Волшебные яблоки» (№ 16, с. 76).
Далее Шпилевский берется ни много ни мало – за составление «Словаря и корнеслова белорусского наречия»: «Но, сознав неоконченность трудов двадцатилетнего возраста своего, я решился остановиться на некоторое время с полным печатанием их». Однако часть из этих трудов, переданных в рукописном виде в 1845 году в Академию наук, в 1846 году появилась в книге 1 (с. 3-25) и кн. 3 (с. 85-125) «Журнале Министерства народного просвещения» под псевдонимом П. Древлянский и названием «Белорусские народные предания» (третья часть уже подписанная как П.М. Шпилевский под названием «Белорусские народные поверья вышла позже).
Это была первая из трех публикаций по белорусской мифологии, ставших хрестоматийными и вызывающих интерес и споры до сих пор. В 2002 году исследовательница Е.Е. Левкиевская в статье «Механизмы создания мифологических фантомов в «Белорусских народных преданиях» П. Древлянского» (книга «Рукописи, которых не было») пришла к выводу, что «Белорусские народные предания» — это, безусловно, фальсификация, но фальсификация достаточно умная и даже изящная, сотворенная человеком, относившимся к белорусской народной культуре настолько внимательно, насколько это возможно для фальсификатора… Даже фальсификации могут быть умными и талантливыми, а что «Белорусские народные предания» относятся именно к этому разряду, доказывать не надо – ведь они и полтора столетия спустя все еще остаются фактом научной жизни, тогда как многие их собратья по жанру давно оказались на свалке истории». Уже создатель «Словаря белорусского наречия» (1870) Иван Носович обращал внимание, что П. Шпилевский интерпретировал неправильно некоторые явления белорусской народной жизни, увидев в ряде случаев божеств там, где их в действительности не было, например, в ряде сказочных персонажей, болезнях или даже праздниках. Исследовательница Е. Левкиевская отмечает, что П. Шпилевский ни в коем случае не стремился к «сознательной мистификации», а его работы «необходимо рассматривать как определенный научный подход к народной культуре («научный» в то степени, в какой он представлялся таковым человеку первой половины ХІХ века, каким бы «диким» он нам сейчас ни казался), как вполне нормальный (для своей эпохи) способ описания славянской мифологии, закономерно вытекающий из сложившихся в тот период представлений о том, что из себя эта мифология представляет, вернее – что она должна представлять».
ПО РОДНОЙ БЕЛОРУССИИ
«Белорусские народные предания» свидетельствуют, что при их создании Шпилевский использовал материал, почерпнутый в путешествиях по Восточной Беларуси (в частности Оршанский и Бабиновичский уезды Могилевской губернии), изучение которой он продолжил после того, как по окончании в 1847 году института отправился к новому месту службы отца – в д. Лошница Борисовского уезда в Свято-Михайловскую церковь. Название самой деревни Шпилевский связывал с народными преданиями о князе Вите, под которым он понимал Витовта и даже называл конкретный год – 1395-й, время похода Витовта из Вильно в Оршу против своего брата Свидригайло. Подтверждением чего для него выступа одна из местных возвышенностей: «Лошницкие старожилы указывают место ночлега или ложа близ р. Лоши, на горе, лежащей за кладбищем, которая до сих пор называется Витогорьем». Шпилевский путешествует по округе Лошницы, слушает рассказы старожилов о постое в этих местах французского императора Наполеона, однако главное внимание молодого исследователя обращено на пословицы: «Прожив в Лошнице немалое время, я записал с уст народа несколько песен, поверий, пословиц и поговорок». В итоге их в количестве 509 они появились отдельным изданием в 1853 году. Шпилевский был первым, кто в таком количестве записал белорусские пословицы. После него, по подсчетам исследователя русских пословиц генерала Иакинфа Иллюстрова (1845-после 1917), больше собрали лишь Е. Романов (757), Е. Ляцкий (2000), В. Добровольский (3526) и И. Носович (3715).
Часть из них с подробным объяснением выходили в 1852-1853 годах в журнале «Москвитянин» и в приложении к «Известиям 2-го отделения Академии наук». Шпилевский делил пословицы на два вида: 1) исторические, имеющие основу в обычаях или необыкновенных, часто смешных, случаях; 2) аллегорические – «такие, в которых под образом животных или разных вещей, ярко очерчены недостатки, слабости и заблуждения людей во всех отраслях домашнего и общественного их быта».
ВАРШАВА
Из Лошницы Шпилевский направляется в Варшаву в уездное духовное училище преподавателем словесности. Здесь он «посвятил себя дальнейшим и окончательным изысканиям белорусских древностей», о чем упоминает в статье о волколаках, отправленной 4 мая 1852 года в редакцию «Московитянина» и вышедшую годом позже.
Пятилетний варшавский период – один из самых плодотворных в жизни П. Шпилевского: свободное от наставничества время он посвящает обработке как ранее накопленного материала, так и собранного во время каникул. Так, во время путешествий в местечко Холопеничи около Лошницы он познакомился с Ф.И.Шимкевичем «родственником известного составителя «Корнеслова Русского языка», который показал ему две пергаментные грамоты Сигизмунда Августа «писанные на белорусском или древне-русском языке в 1624 и 1625 годах».
ГРОДНЕНЩИНА
В поисках местных памятников старины Павел Шпилевский отправляется на Гродненщину, не гнушаясь обращаться к наиболее состоятельным людям региона, как Вандалин Пусловский. В его библиотеке в Меречевщине Слонимского уезда Павел Шпилевский находит ценное «Описание посольства Льва Сапеги в Москву в 1600 году», публикуемое им в 1850 году в «Журнале министерства народного просвещения»: Рукопись эту, хотя и не в целости, добыл г. Пусловский случайно в Варшаве, на публичной продаже книг одного ученого: он нашел ее под оберткою одной из купленных им книг в лист – именно «Сборник панегириков и разных незначительных писем». При этом следует отметить, что Пусловский вскользь говорит и о самой Меречевщине как о родине Костюшко, спор о месте рождения которого активно велся в ХХ веке: «Меречевщизна, в Слонимском уезде Гродненской губернии. Место рождения Фаддея Костюшки, как видно и метрики, хранящейся в местечке Косове».
В 1851 году П. Шпилевский дебютирует на страницах журнала «Современник» с рассказом «Знакомая незнакомка», датированным «6 марта 1850». Но в целом его рассказы холодно встречены критикой. В отличие от появившегося на страницах «Современника» в 1853-1855 годах цикла его дорожных заметок под названием «Путешествие по Полесью и белорусскому краю», ставших в 1858 году отдельной книгой. Начиная путешествие из Варшавы в компании «пожилого жида, или, как говорят поляки, старозаконного», «польского усатого пана, провинциального афериста», «учителя из белорусского местечка» и двух женщин, Шпилевский подробно описывает места, которые встречаются на его пути следования в Минскую губернию. Конечным пунктом, который он упоминает в «Путешествии» — село Греск Слуцкого уезда.
Подробные описания городов и местечек перемешаны с этнографическими зарисовками. Например, в Бресте он встречает «кавтанутых пинчуков»: «Нужно заметить, что эти добрые и наивные пинчуки в огромных дегтярных сапогах и засмоленных зипунах стоят внимания, а в особенности внимания тех, которые никогда не видели их. Не говорю о том, что вас поразит и остановит оригинальное, народное местное их наречие полесское, не совсем понятное для жителей великорусских губерний. Но сколько бы удовольствия и наслаждения испытали вы, если б увидели, какие употребляют они жесты, телодвижения, размахи руками, когда объяснятся меж собою дружески». Он с детства знаком с ними, покупает у них «вкусных вьюнов (рыба, похожая в миниатюре на угрей)» и общается на их наречии. После этого отправляется на Кобринское предместье «взглянуть на археологическую редкость, о которой я столько раз слышал в Минске и в Варшаве. Эту редкость составляет огромный курган на правом берегу Мухавца, окруженный многочисленными насыпными концами и наполненный странной формы камнями. Народное предание гласит, что этот курган – остаток древнего языческо-литовского, или ятвяжского капища богини Мажанны, упоминаемой до сих пор в песнях и легендах жителей нынешней Гродненской губернии; что вокруг этого кургана был большой, густой лес, и разбросаны какие-то будто обтесанные камни с резными фигурками, обрызганные кровью. Но когда срубили этот лес, то простой народ, живший в деревнях по ту сторону Муховца, полный еще суеверных, языческих воспоминаний, собрал все эти камни и свалил их в один гурт на том самом месте, где было капище Мажанны. То же предание твердит, будто следы крови на камнях от приносимых жертв этому кровожадному божеству сохранились до сих пор. Но я напрасно старался проверить это предание: я не нашел камней, — их нет в настоящее время; говорят, все они лежат внутри кургана; да и самый курган и копцы приняли вид далеко не мифологический и получили назначение более общежитейское: вокруг кургана и копцов разводят публичный сад, или парк; главный, большой курган превращен в какой-то Парнас с извилистыми, спиральнообразными дорожками, обсаженными цветами и маленькими деревцами. Одно, что может некоторым образом наводить на языческое происхождение кургана и копцов, это то, что в настоящее время возле парка (а прежде, до разведения парка, на самом кургане) бывает народное гулянье в Юрьев день, с плясками, хороводами и песнями».
К западной границе Белорусского края П. Шпилевский относит станцию Миловиды (Молдовиды) между Гродненской и Минской губерниями. На то время под «Белоруссией» понимались, прежде всего Витебская и Могилевская губернии, поэтому включение сюда еще и Минской губернии, что Шпилевский активно продвигал в общественное сознание и расшифровывал в других своих текстах: «При этом считаю нужным заметить, что под Белоруссиею я разумею губернии: витебскую, минскую, могилевскую и часть смоленской…». Для исследователя, настоящего патриота родного края, даже «белорусский воздух» обладает положительными качествами. Он «живителен», «свежий, чистый», «благовонный». Шпилевский признается:
«В годы детства я не воображал, что некогда, лет чрез двадцать, буду изучать, или вернее, доучивать родной свой язык и для этого путешествовать по тем самым местам, которые так дороги для меня воспоминаниями о счастливом прошедшем. Теперь настала для меня пора употребить с пользою младенческое знакомство с этим древнерусским языком, на котором говорили главные племена славяно-русские: кривичи и дреговичи, и на котором писали на Руси многие акты и договоры, даже Литовский Статут. Пригодились и сказки, слышанные в детстве, и прибаутки, и пословицы, и разные поверья о духах, колдунах, чародеях и страшилищах некогда язычествовавшего русского народа. То, над чем прежде у нас смеялись и считали не более как услаждением лакейских и девичьих в помещичьих хуторах, то теперь обращает внимание ученого русского мира, за то теперь взялись серьезно и разумно в ученых кабинетах и на кафедрах… И не диво! Белорусский язык, предания, поверья и сказки белорусцев стоят того: белорусский язык так самостоятелен, так характеристичен в археологическом и филологическом отношениях, предания, поверья и сказки его так оригинальны, до того исполнены первобытной, древней поэзии славяно-русской, что, при настоящем направлении и развитии и у нас филологии и археологии, становится необходимым исследовать и изыскать главный притон древней русской славянщины и познакомиться отчетливо с родоначальными ее элементами, сохранившимися в Белоруссии: изучая белорусский язык, предания, поверья и сказки белорусского народа, мы изучаем язык, понятия и верования своих предков».
Своеобразным дополнением «Путешествия» является другой цикл Шпилевского, публикуемый на страницах журнала «Пантеон» под названием Белоруссия в характеристических описаниях и фантастических ее сказках, что являлось прямой отсылкой к польскоязычному труду Яна Барщевского: «В Белоруссии до сих пор хранятся в устах народа сказки и предания о похождениях фантастических героев, князей и царевичей, невидимых духах и чудесных силах, — совершаются празднества и игрища быта языческого. Это потому, что нынешняя Белоруссия некогда была главным сердцем славяно-русских верований, где в честь божеств воздвигаемы были кумиры… Прошло несколько веков после утверждения христианства в Белоруссии, а предания о духах, таинственных силах, ведьмах, заклятых людях, русалках, оборотнях и других страшилищах не изгладились, но с течением времени облеклись только в поэтический вымысел и приняли живописный колорит в устах рассказчика.
Такова Белоруссия в настоящее время!.. И потому не может не обращать на себя внимание образованного человека – русского, желающего ознакомиться с древним бытом своих единоплеменных собратов… Нас интересуют предания и верования древних греков и римлян, мы пишем об их нравах, мифологии, языке, даже пиршествах и обедах; отчего ж не писать о родной Белоруссии, которая так богата своими самобытными нравами, мифологией, языком и, наконец, игрищами и праздненствами».
Публикация «Белоруссии в характеристических описаниях» происходила с несколькими перерывами из-за вмешательства цензоров. Замечание в ее отношении как неподобающей и пропагандирующей «простонародные суеверия» после выхода очередной части в 1854 году в 6-й книге «Пантеона» высказал лично министр народного просвещения. В отношении царских цензоров Шпилевский использовал самые нелестные выражения, называя их «…не верящими ни во что и ни в кого, считают себя великими деятелями и судьями всемирных вопросов, с которыми знакомятся только в полиции и сенатских ведомствах».
В САНКТ-ПЕТЕРБУРГЕ
На тот момент Павел Шпилевский уже покинул Варшаву и даже оставил светское звание, а в декабре 1853 года устроился в Главный педагогический институт в Петербурге в качестве комнатного надзирателя и помощника профессора польского языка Дубровского. Он должен помогать студентам, которые будут направлены на работу в Царство Польское, в изучении польского языка. Именно поэтому для своего студента Добролюбова, будущего известного критика, в письме родителям в январе 1854 года Шпилевский ошибочно предстает как «поляк», несмотря на то, что в своих произведениях он постоянно говорил о себе как о белорусе («белорусце»).
С апреля 1855 года Шпилевский учитель в школе при экспедиции подготовки государственных бумаг, а также пробует себя в качестве детского писателя. На изданную отдельной книгой повесть для детей «Цыганёнок» обратил внимание и Н. Чернышевский, с положительной стороны отмечая показанное «умение разговаривать с детьми», а в качестве недостатка – «лишнюю сентиментальность».
В поисках заработка, Шпилевский активно сотрудничает с многочисленными журналами. Исследователь белорусско-русских литературных связей С. Каминский обратил внимание на статьи Шпилевского в «Театральном и музыкальном вестнике», коих в 1856-1859 годах вышло около 30 и газете «Русский мир», где таковых только за 1859 год появилось 26 (под псевдонимом «Барон Икс»), пишет для журнала «Искусство». Он имел свою колонку «Дневник знакомого человека» в 1857 году в журнале «Сын Отечества», позже переехавшую в журнал «Иллюстрация».
В 1857 году Шпилевский, стремясь расширить границы знакомства русского читателя с культурой белорусов, издал «Дожинки. Белорусский народный обычай. Сценическое представление в двух действиях, с хорами, песнями и плясками белорусскими», являющуюся переделкой комедии В. Дунина-Марцинкевича «Селянка». На этот счет современный исследователь Р.Л. Бузук справедливо замечает: «В мировой литературе, особенно драматургии, существуют сотни произведений, в которых используются подобные приемы, и никому в голову не приходит на этом основании обвинять авторов в плагиате… Оба писателя принадлежат к двум различным культурным группам, и в то время как Марцинкевич писал «Селянку» смешанным языком на польском и белорусском, адресуя ее преимущественно для краевой ополяченной интеллигенции, — Шпилевский писал по-русски и по-белорусски, рассчитывая на российское гражданство, имевшее очень мало схожести с краевыми «поляками»».
В ОТСТАВКЕ
В стремлении всецело посвятить себя литературе и исследованию родного края, Шпилевский в 1858 году оставил службу и готовит к изданию «Путешествие по Полесью и Белорусскому краю». Он вынашивает идею расширить в дальнейшем первоначальное издание и для начала в 1859-1860 годах публикует ряд новых статей: «Мозырщина (из путешествия по западнорусскому краю)» (Архив исторических и практических сведений, относящихся до России, 1859), «Западнорусские очерки» (Иллюстрация, 1859, № 43-46, 49) и «Поездка по западной губернии» (Иллюстрация, 1860, № 131, 132).
Находясь в самом расцвете творческих сил, Павел Шпилевский неожиданно умер 29 (17) октября 1861 года в Петербурге, не дожив до 38-летия. Богатая коллекция собранных им материалов и рукописных трудов исчезли.
Ефим Карский так охарактеризовал Шпилевского в 1903 году в «Белорусах»: «Местный уроженец, проведший детство в одном из белорусских захолустий, он очень хорошо знал белорусский быт и, при лучшем состоянии этнографической науки, мог бы дать немало ценных материалов для его характеристики. На самом же деле его статьи носят беллетристический характер; в них автор довольно легко относится к тем или другим обрядам и обычаям, так что, читая его статьи, нельзя быть вполне уверенным в правдивости сообщений».
Как бы ни относились к творчеству Павла Шпилевского современные ученые, он является наиболее известным русскоязычным белорусским писателем середины ХІХ века, чьи произведения легли в основу реконструкции белорусской мифологии, а его «Путешествия по Полесью и белорусскому краю» пользуются большой популярностью и сегодня.
