(опубликовано в журнале Studia Slavica et Balcanica Petropolitana, www.slavica-petropolitana.spbu.ru)
Вопросы критики исторических источников
В историческом контексте, выражаясь словами В. О. Ключевского, важно отличать действительность от того, в каком виде событие запечатлелось в памяти потомства. Также необходимо разграничивать реальные военно-политические результаты битвы и последствия пропагандистской кампании. Часто победители выдавали желаемое за действительное с целью возвеличить победу и показать ее грандиозность. Проигравшая сторона, наоборот, свое поражение либо замалчивала, либо упоминала лаконично и мимолетно. Все эти факторы необходимо учитывать при исследовании военнополитического значения той или иной битвы. В первую очередь следует обратить внимание на то, какие последствия битвы видели или желали видеть ее современники.
Самый большой пласт источников об Оршанской битве — это победные реляции и пропагандистские сочинения, появившиеся почти сразу после сражения, в 1514–1515 гг. Однако при обращении к таким тенденциозным источникам историки порою забывают, что главная функция подобных изданий — пропаганда, в данном случае — пропаганда «польских легионов, превосходящих и искусностью в военном деле, и силой духа и тела» («legionesque polone, et rei bellice peritia et animi corporisque fortitudine
superiores»). Важно изучить эволюцию победных реляций, в каких условиях и при каких обстоятельствах они составлялись, какие цели преследовали авторы посланий.
Первые победные реляции были составлены под впечатлением разгрома армии И. А. Челядина и М. И. Булгакова уже через несколько дней в ставке короля, в лагере под Борисовым («in castris apud Borissow»). По сообщению венецианского посла в Венгрии доктора Антонио Сурьяни, само послание от 12 сентября, т. е. через четыре дня после сражения, было составлено для венгерского короля Владислава. Через день Сигизмунд написал властям Пруссии и Ливонии, что в ходе сражения «восемьдесят тысяч московитов разбиты и рассеяны, из которых тридцать тысяч полегло на поле сражения; и восемь самых родовитых и главных воевод и советников, и тридцать семь князей, баронов, и более полутора тысяч дворян попали в плен» (octoginta millia Moscovitarum una acie fudit fugavitque, quorum triginla millia sunt cacsa, octo summi et praecipui eorum voyewodae et consiliarii, triginta septem duces, barones et offi ciates cum aliis supra mille quingenlis nobilibus viris capli).
Следующее письмо было отправлено 18 сентября папе римскому Льву X, однако число пленных московитов указано еще большее — 2000 человек. Послания с известиями о победе почти одновременно получили также епископ Ян Конарский, кардинал Джулио Медичи и Венецианская синьория.
Однако уже в первых известиях можно встретить противоречия. В послании архиепископу Яну Ласскому от 25 сентября 1514 г. король писал, что на поле сражения валялись «простертые на 8 [римских] миль горы трупов врагов, там, на месте битвы лежало более шестнадцати тысяч» («hostium cadavera ad octo miliaria veluti frugum manipulos strata et ipso loco pugne super sedecim millia»). Других лиц Сигизмунд Казимирович информировал о 30-тысячных потерях, а в скором времени цифры возросли до 40 000. В сентябре и октябре 1514 г. канцелярия Сигизмунда в своих действиях не была последовательна и еще не определилась с окончательным «подсчетом» потерь противника, однако поспешила распространить первые официальные известия, в которых отсутствовала какая-либо целостная картина битвы.
Данные о численности войск брались совершенно произвольно, и вряд ли у нас имеются основания доверять сведениям, вышедшим из-под пера королевской канцелярии, конструировавшимся с одной целью — с помощью «тьмочисленных» цифр произвести грандиозное впечатление. Надо также учесть, что следующие реляции были написаны в ожидании дальнейших побед над московитами. Вести с русско-литовского фронта до конца сентября поступали действительно обнадеживающие. Крепости Дубровна, Мстиславль и Кричев без сопротивления вновь перешли в подданство великого князя Литовского.
После значимой победы великий князь Литовский отправил кн. К. И. Острожскому весь свой резерв — 4000 воинов. Но когда князь неудачно пытался взять Смоленск, потеряв под стенами крепости много людей и часть обоза, перед канцелярией были поставлены следующие задачи: во-первых, сгладить неудачу под Смоленском, во-вторых, усилить пропагандистский эффект от Оршанской битвы.
Естественно, канцелярия Сигизмунда Старого изрядно постаралась, чтобы затушевать неудачу под Смоленском описанием масштабов «великой битвы» и ее последствий. Разгром мифических «80 000 схизматиков» автоматически означал, что Литва и Польша спасена от «нашествия орд московитов». О воинах Великого княжества Литовского (Lithuani) либо вообще не упоминалось, либо упоминалось вскользь, поляки (Poloni) же в таких летучих листках выступали форпостом католического запада в борьбе против «схизматиков». С начала 1515 г. появилось большое количество поэтических произведений, посвященных триумфу Сигизмунда.
Важно отметить еще один момент: распространение сведений о 80 000 разбитых схизматиков велось только в европейских странах, а в посланиях Сигизмунда восточным правителям такой мотив отсутствует. Чем это можно объяснить? Если европейских правителей можно было пугать «ордами схизматиков» и «московитской угрозой», то хвастливые речи о разгроме мифических 80 000 могли вызвать насмешку у Гиреев, хорошо знавших вооруженные силы своих врагов. Поэтому своих восточных союзников Сигизмунд оповещал о победе без использования каких-либо цифр. В послании от 18 ноября Махмет-Гирею Сигизмунд писал, что с Божьей помощью, «поразивши войска» неприятеля, литовские войска пошли под Смоленск «и весь тот край пустошили». О победе сказано слишком лаконично, всего одной строчкой, а основная часть послания посвящена планам по совместным действиям против Василия Ивановича. О численности разбитого врага вообще не говорилось.
Одновременно с этим посланием было составлено письмо Мухаммеду Амину, казанскому хану. Сражение описано уже не одной, а несколькими строчками: «…сами с ним велики ступны бой мели, и з Божеию помощью войско его все на голову есмо поразили… замки наши… к нашой руке взяли». О трофеях сказано, что взяты в плен «и воеводы и князи и пановие его радныи», однако ни о численности разгромленного врага, ни о количестве убитых или захваченных в плен также ничего не говорилось.
Здесь интересно отметить двойственность позиции короля. Казалось бы, триумф Оршанской битвы открывал перед ним широкие возможности разгрома опасного соседа. В сентябрьских сообщениях Сигизмунд еще надеялся по горячим следам отвоевать Смоленск. Когда авантюра провалилась, тон в посланиях стал менее воинственен. В ноябрьском послании крымскому хану в ноябре 1514 г. Сигизмунд писал о том, что время настало «непогодливое», поэтому «мусили есмо воиско нашо земъское роспустити, а другое воиско нашо жолънерское чужоземцов конных и пеших положили есмо на замъках наших украинъных у Полоцку и в Витебску. А как реки и болота померзнут, а тыи люди наши конем троху опочинут, казали есмо им в землю неприятеля нашого тягнути, шкоды чинити и обеды нашое мстити, сколко нам Бог поможет, про то и естли бы сын твой, брат мои Махмет Гирей солтан, всо на конь свой всел, а на того неприятела твоего и нашого потягнул».
Итак, приведенные примеры показывают, что при внимательном изучении текстов реляций и сообщений за период с 1514 по 1515 г. раскрываются значительные изменения в их содержании: от восторженных откликов, говорящих о пике достигнутого успеха, до умеренно-взвешенного тона, свидетельствующего о стабилизации дел на литовско-русском фронте. В публичных сочинениях, предназначенных для просвещенных европейцев, был значительно усилен пропагандистский эффект. Естественно, что фактическая достоверность поэм, воспевающих победу над «схизматиками», гораздо слабее их литературно-художественной выразительности.
Следует особо подчеркнуть, что из актов королевской канцелярии и пропагандистских сочинений 1514–1515 гг. черпали сведения хронисты XVI века. В изучении военных аспектов битвы по-прежнему актуален вопрос о том, в какой мере правомерно использовать нарратив для реконструкции сражения пятисотлетней давности. Белорусско-литовские летописи и хроники С. Гурского, С. Сарницкого, М. Стрыйковского, М. Бельского, Й. Деция, несомненно, представляют интерес, однако в них также можно встретить противоречивую информацию. А поскольку хронисты использовали разные источники сведений, то и численность польско-литовской армии в их сочинениях приводится разная — 16 000, 17 000, 25 000, 30 000, 33 000, 35 000.
Вполне закономерен вопрос — откуда же взялись эти цифры? Очевидно, здесь мы сталкиваемся с отголосками пропаганды канцелярии Сигизмунда Казимировича, в которой отсутствовала какая-либо целостная картина состояния польско-литовской армии. Следует обратить внимание на условия, при которых создавалась масштабная ягеллонская пропаганда. Рассказывая о разгроме «Москвы», численность которой «всем известна» (80 000), необходимо было продемонстрировать европейцам (в том числе и потенциальным врагам — тевтонскому магистру, например) грандиозность сражения, показать сильную духом армию короля, сплоченную общими интересами и ненавистью к тьмочисленным варварам. При этом численность убитых московитов в хрониках 1520–1580-х гг., как в реляциях 1514–1515 гг., также варьируется в пределах 30–40 тыс. человек.
Таким образом, тиражируемый в научных изданиях миф о численности как русской, так и польско-литовской армий основан на некритическом восприятии известий хронистов XVI в. Фантастические цифры, соответствовавшие историографической концепции о грандиозности «битвы европейского значения», были восприняты историками безо всяких оговорок.
Данное обстоятельство в очередной раз показывает, насколько важна процедура верификации (подтверждения данных на основе представления объективных свидетельств), интерпретации (истолкования, объяснения) и идентификации (отождествления объектов, опознания) сведений.
Работа с новыми источниками вызывает определенные сложности. Так, упомянутые выше тевтонские донесения составлялись на основе устных рассказов, слухов, визуальных наблюдений, изложений своими словами увиденной документации, следовательно, в них могут присутствовать неточности, ошибки, оговорки. В некоторых случаях сложно идентифицировать упомянутых в посланиях лиц. Например, в донесении от 16 сентября динабургскому комтуру среди убитых упоминаются имена воевод Peremeskeho и некоего Gerick Sasenskeho. Идентификация здесь затруднена, можно строить только догадки (под первым, очевидно, имелся ввиду князь или воевода Перемышля, некогда вотчины князей Воротынских, а под вторым — некое должностное лицо из Сосенского стана Московского уезда?).
Первым среди погибших воевод упомянут в этом донесении некий Михель Шелади (Mychell Schelady). Агент, скорее всего, по ошибке объединил имена двух главных воевод Михаила Булгакова и Ивана Челядина, в итоге появился какой-то Михаил Ч(Ш)елади. Надо отметить, что ни тот, ни другой не были убиты — оба попали в плен. Похожую ошибку можно встретить в донесении хаускомтура крепости Рагнит от 26 ноября 1514 г., который сообщал о новых известиях из Вильно, касающихся захваченных поляками доказательств соглашения императора и московского государя: «…в этом сражении захвачен был герцог именем Андрей, воевода из Новгорода» (in dieser schlachtung vorgangen ist gefangen worden ein herczog mit namen Andreas woiboth zu Naugarden). Хаускомтур подробно перечислил содержание захваченных у воеводы «статей» (artickel) соглашения между Максимилианом и Василием Ивановичем. Возникает вопрос об идентификации «герцога Андреаса» — среди пленных «московитов» воевода с таким именем не фигурирует. Зато в списке «вязней» есть боярин конюший Иван Андреевич Челядин, главнокомандующий русской армией, у которого по статусу могли быть важные политические документы.
В заключении хотелось бы отметить, что при изучении военно-исторических аспектов сражения 1514 г. важна не только интерпретация источников, но и их понимание — в каких условиях, при каких обстоятельствах создавался тот или иной документ и какие цели преследовали его составители. К примеру, пропагандистский памфлет направлен для влияния на общественное мнение; информативное письмо написано с задачей уведомить лицо о произошедших событиях; наконец, секретное донесение предназначено только для узкого круга лиц, т. к. оно содержит разведывательные данные для принятия политических решений. Особенность документа в какой-то мере может определять и степень достоверности источника о ходе битвы, численности, потерях и политических результатах сражения.
