Со времени открытия свидетельства арабского дипломата Абу Хамида в советской и российской историографии прочно укрепилось мнение о нумизматической функции древнерусских свинцовых пломб. Иностранцем был описан виденный им в Киеве (или по дороге, пролегавшей по Оке и Десне) [Большаков, Монгайт 1971, с. 10, 109] около 1150 года процесс опломбирования связок мехов, потерявших товарную ценность в результате износа. По словам Абу Хамида, такие опломбированные связки использовались русами в качестве денег. Его свидетельство – далеко не единственное. Красочные детали о странном обычае русов сообщает персидский поэт Низами из Гянджи, про торговлю на гривны соболей и «драниц» повествует запись на стене киевской Софии [Высоцкий 1966, с. 70] Изгнавшие Изяслава Ярославича и освободившие Всеслава Полоцкого киевляне двор жь княжь разграбиша, бещисленое множьство злата и сребра, кунами и белью [Повесть временных лет 1950, с. 115]. Денежная функция в Древней Руси самих мехов сомнений не вызывала, но важным моментом стало отождествление кусочка чёрного свинца Абу Хамида с массово находимыми свинцовыми пломбами Древней Руси.
Гипотеза, обоснованная советским археологом, кандидатом наук Александром Львовичем Монгайтом, впоследствии была поддержана такими учёными, как Валентин Лаврентьевич Янин [Янин 1970, с. 11] и Александр Васильевич Назаренко [Назаренко 1996, с. 65]. В последние годы тезис об обращении в древней Руси «меховых ассигнаций» стал практически общим местом в работах видных российских учёных. В частности, в докладах к прошедшей весной этого года международной научной конференции «Российский рубль: 700 лет истории» Пётр Сергеевич Стефанович [Стефанович 2017] и Алексей Алексеевич Гиппиус [Гиппиус 2017] писали об этом, как о твёрдо установленном факте.
Проблема обращения меховых денег и их выражения в известных по письменным источникам древнерусских денежных единицах (ногата, куна, резана, веверица) снова становится предметом активного обсуждения. Количество источников разного рода с момента последнего монографического рассмотрения денежной системы Древней Руси существенно возросло. Так, открыто более тысячи берестяных грамот, часто содержащих, в отличие от летописей, записи коммерческого характера, притом, как правило, без тенденциозной обработки. Их данные привлекались для уточнения принципов функционирования денежных систем уже упомянутыми выше А. В. Назаренко, П. С. Стефановичем и А. А. Гиппиусом, а также В. Л. Яниным и Е. А. Рыбиной. Заметно возрос и объём опубликованного сфрагистического материала, позволяющий сопоставить теоретические выкладки с материальными свидетельствами прошлого.
Несколько лет назад автор настоящей статьи занялся изучением древнерусских свинцовых пломб. В 2016 и 2017 году, во 2 и 3 томах серии «Русь, Литва, Орда» мной были опубликованы два их комплекса, происходящих из окрестностей Друцка – юго-восточного форпоста Полоцкой земли в XII веке [Гулецкий 2016][ Гулецкий 2017]. Доклад о роли Друцка в торговле и политике полоцких князей Всеславичей был подготовлен к четвёртой международной нумизматической конференции «Эпоха викингов в Восточной Европе в памятниках нумизматики VIII–XI вв.», проходившей в Старой Ладоге [Гулецкий 2017]. В рамках совместной работы с российским сфрагистом Ю. Г. Тигунцевым осуществлена публикация ряда типов свинцовых пломб из находок в Брянской области, выдвинуты гипотезы об их атрибуции конкретным историческим персоналиям [Тигунцев 2017].
Виднейший российский нумизмат современности, член-корреспондент РАН Пётр Григорьевич Гайдуков, в «программной» статье сборника «Российский рубль: 700 лет истории» ёмко описал необходимость подобной работы: «В компетенцию нумизматов не входит охрана объектов археологического наследия. Но нашим профессиональным долгом является научная фиксация всего доступного материала, популяризация и пропаганда нумизматических знаний в обществе. Степень полноты источниковой базы нашей науки во многом зависит от того, какой уровень оперативности и профессионализма мы сможем проявить» [Гайдуков 2017, с. 12].
Благодаря определённой известности, полученной в кругах белорусских краеведов, нам удалось ознакомиться ещё более чем с сотней памятников древнерусской сфрагистики и нумизматики, случайно обнаруженных в разные годы в различных частях страны. Сейчас они готовятся к введению в научный оборот. Автор сердечно благодарит всех, кто помог спасти для изучения этот уникальный пласт истории Древней Руси, и, в первую очередь, Полоцкого княжества.
Данные о местах находок, сообщённые краеведами, носят приблизительный характер. Часто это лишь административный район на карте Беларуси, но иногда удавалось получить более точную информацию. Возможность ознакомления со случайными находками из разных частей былого Полоцкого княжества, а также сравнения их с памятниками сфрагистики, происходящими из других территорий, позволила мне перейти к некоторым предварительным обобщающим выводам. Относя те или иные типы пломб к полоцким, мы руководствовались следующими критериями:
- Они найдены преимущественно на территории Полоцкой земли, в других землях их находки редки;
- Они несут на себе изображения тамг полоцких князей (что становится актуальным с распространением сфрагистических типов с изображением княжеских знаков);
- Они имеют некоторую корреляцию с известными печатями полоцких князей.
Отдавая себе отчёт во фрагментарности собранных данных, мы, тем не менее, полагаем, что и они, в совокупности с анализом письменных источников, могут дать начальную базу для атрибуций полоцких пломб. В настоящей статье рассматривается атрибуция наиболее древнего, на наш взгляд, типа пломб, из тех, которые можно отнести к полоцким.
Пломбы с оплечным изображением св. Фёдора-мученика и патриаршего процветшего креста являются не только одним из самых массовых типов древнерусских пломб, но и типом, представленным наибольшим количеством штемпельных разновидностей.
Пломбы с изображением св. Фёдора всех пар матриц были предположительно атрибутированы Всеславу Брячиславичу Полоцкому совсем недавно И. А. Жуковым [Жуков 2013, с. 19] без должной аргументации, «по совокупности сфрагистических признаков». Следует заметить, что отнесение тех или иных сфрагистических памятников знаменитому «Чародею», княжившему в Полоцке более половины столетия, затруднено из-за отсутствия известий о его крестильном имени в письменных источниках. Хронологическая же локализация однотипных этим пломбам (и весьма близких стилистически) булл была дана ещё В. Л. Яниным и П. Г. Гайдуковым [Янин, Гайдуков, 1998, с. 59-60] – они без сомнений отнесли их ко второй половине XI века. Ознакомленность авторов только лишь с новгородскими находками заставила их искать эмитента печатей в числе лиц, княживших в Новгороде.
Полоцкая атрибуция пломб с изображением св. Фёдора-мученика и патриаршего процветшего креста была принята автором настоящего исследования в недавней статье и ей были даже найдены дополнительные подтверждения [Гулецкий 2016, с. 12]. Так, в работе А. Алфьорова был опубликован экземпляр пломбы с изображением св. Фёдора-мученика на одной стороне и «парадным» вариантом княжеского знака на другой [Алфьоров 2011, с. 219]. Подобный знак с перекрестием на центральном верхнем зубце и четырёхконечным крестом внизу известен также, к примеру, по обломку кистеня из Минска и относится С. В. Белецким [Белецкий 2012, с. 452] как раз Всеславу Брячиславичу.
Тем не менее, сомнения в атрибуции всех подобных пломб всё же остались, прежде всего, в свете сведений о местах их обнаружения, которые чрезвычайно обширны. Они охватывают большую часть территории средневековой Руси. Известны находки в Друцке [Гулецкий 2016], Новгороде [Лихачёв 2014, Рисунок 70, b], Старой Ладоге [Перхавко 2006, Рисунок 26, 3, 6], Дубне на Волге [Петров 2014, № 5-8], на территории былой Черниговской земли [Тигунцев, Гулецкий 2017], а также в западных областях – Житомирской области[Жуков 2016, № 7] и Дрогичине [Перхавко 2006, Рисунок 23, 3]. Такая широкая топография совсем не свойственна более поздним полоцким пломбам. Более того, едва ли можно назвать ещё хотя бы один столь же повсеместно распространённый тип древнерусских свинцовых пломб.
Среди известных в конце XI – начале XII веков Фёдоров не нашлось никого, кроме Мстислава Владимировича Великого, кто достоверно бы носил в крещении это имя. Это побудило уже В. Л. Янина и П. Г. Гайдукова обратиться к Рюриковичам, чьё крестильное имя не зафиксировано в письменных источниках. По их мнению, «трудно допустить, что в сфрагистике одного и того же лица могли сосуществовать варианты с изображением св. Фёдора-воина и св. Фёдора-мученика» [Янин, Гайдуков 1998, с. 60].
Однако кого именно из св. Фёдоров изображали на рассматриваемых пломбах? Двумя наиболее «подходящими» святыми патронами для русских князей по имени Фёдор были святые воины Фёдор Тирон и Фёдор Стратилат. К сожалению, даже о Мстиславе Владимировиче – князе, о деятельности которого сохранилось сравнительно много сведений – современная наука не может дать однозначного ответа, в честь кого из этих святых воинов он был крещён [Литвина, Успенский 2006, с. 404-407]. Возможно, этих двух святых можно различить по их иконографии? Увы, и тут ответ неутешителен: «иконографическая традиция как таковая мало что даёт для расподобления двух святых тёзок… Смешение житий этих святых началось, как кажется, весьма рано… уже в Византии их агиография стремительно сближается. Они, в определённом смысле были взаимозаменяемы, выполняли одни и те же функции, хотя в Восточной церкви… никогда не доходило до их полного отождествления» [Литвина, Успенский 2006, с. 410, с. 413].
На имеющихся в нашем распоряжении изображениях двух святых воинов вид их лиц не даёт возможности для однозначных трактовок оттисков на пломбах. Оба воина имеют кучерявые шевелюры, несколько отличные как друг от друга, так и между изображениями, оба носят усы, и даже бороды обоих могут раздваиваться. Оба святых воина были великомучениками и могли изображаться с крестом у груди, но такие изображения были мало распространены.
Даже если учесть, что в сфрагистической традиции второй половины XI века изображать святых на печатях (и пломбах) было принято погрудно, мы не имеем готового ответа на вопрос, почему для изображения св. Фёдора на описываемых пломбах был избран именно великомученический тип вместо традиционного воинского, который тоже не исключал погрудного варианта. В любом случае, этот факт является дополнительным архаизирующим признаком, свидетельствующим о том, что данные пломбы получили распространение не позднее конца XI столетия.
В этой связи вызывает интерес тот факт, что среди расчищенных в 2011 году фресок Спасской церкви Евфросиньева монастыря в Полоцке одно из центральных мест занимает изображение св. Фёдора Тирона в полный рост в виде воина [Сарабьянов 2013, с. 70, ил. 9, с. 71, ил. 11]. На наиболее значимых местах храма оно соседствует с изображениями свв. Бориса и Глеба, Романа и Вячеслава, и находится симметрично изображению святого патрона отца преп. Евфросиньи Полоцкой (заказчицы строительства храма), Георгия Победоносца.
Автор публикации Владимир Дмитриевич Сарабьянов делает смелое допущение, что Фёдор Тирон был изображён на столь почётном месте в честь разгромившего Полоцкое княжество Мстислава Владимировича Великого. Как известно, полоцкие князья были лишены им своей отчины и высланы в Византию в 1129-1130 гг., а их место на полоцком столе ненадолго заняли сыновья Мстислава. Лишь смерть Мстислава Владимировича в 1132 году позволила вернуться в Полоцк местной династии. Гипотеза И. А. Жукова о крещении Всеслава Брячиславича в честь Фёдора Тирона расставляет всё на свои места: главные позиции в оформлении храма занимали небесные покровители наиболее значимых князей полоцкой династии: деда преп. Евфросиньи Всеслава-Фёдора, её старших дядьев Бориса и Глеба, третьего или четвёртого дяди Романа, от вдовы которого приняла постриг Предслава Свястославна, а также её отца. Последний оставшийся святой, изображённый в центральной части строения, Вячеслав Чешский, вполне возможно появился здесь как патрон упомянутого в Житии Евфросинии Полоцкой её брата Вячеслава [Сарабьянов 2013, с. 69], игравшего, вероятно, некоторую значимую роль в постройке храма. Таким образом, отпадает необходимость искать причины выбора святых в оформлении храма вне круга полоцких Изяславичей.
Мы получили, возможно, дополнительное подтверждение в пользу ассоциирования Всеслава Брячиславича с Фёдором Тироном, что не исключает, конечно, возможности атрибуции рассматриваемых пломб кому-то ещё. В первую очередь, самого пристального внимания требует к себе продолжающий оставаться единственным достоверным Фёдором конца XI – начала XII веков Мстислав Владимирович.
