Крепостное право, утвердившееся в Великом княжестве Литовском в конце XVI в., с течением времени приобрело ту особенность, что здесь между землевладельцами и крепостными крестьянами развилась не только сословная, но и этно-конфессиональная рознь. Это было хорошо заметно на белорусских землях. Помещиками здесь были, как правило, католики, этнические поляки, а также ополячившиеся шляхтичи местного белорусского или литовского происхождения. Крестьянами были белорусы, православные и униаты. Крепостное право, основанное на сословном неравенстве, само по себе создавало социальное напряжение, которое периодически приводило к крестьянским бунтам, причем этно-конфессиональное различие только усугубляло существующую сословную рознь. Белорусский историк, профессор Санкт-Петербургской духовной академии Михаил Осипович Коялович (1828-1891) дал такую оценку положению простого народа: «Рабство, рабство ужасное, какое только может быть в демократических обществах, легло на него с такою же тяжестью, с какою оно лежало на неграх южных штатов Америки». Это сравнение представляется вполне адекватным.
После разделов Речи Посполитой белорусские земли оказались в составе Российской империи. Положение помещиков тем самым упрочилось. Тот же историк Михаил Осипович Коялович, бывший сначала свидетелем крепостного права в белорусско-литовских губерниях, а потом очевидцем его отмены, писал, что крепостная зависимость при польском правлении была худшим состоянием, чем крепостное право в России, однако крестьянство в Речи Посполитой грозило помещикам своими восстаниями, после же разделов на защиту шляхты встало сильное централизованное государство, которого не было ранее: «Россия со своей государственной организацией, полной силы и способной всегда восстановить порядок, избавляла польских панов от этого страха. Они могли спокойно давить хлопа (т.е. крестьянина), лишенного всякой возможности и надежды обуздать пана».
Одним из самых вопиющих примеров издевательства над белорусскими крестьянами в 1840-е гг. составляет дело мозырской помещицы Гонораты Стоцкой. Слух о деспотизме и патологической жестокости этой женщины в свое время облетел всю Минскую губернию, о судебном разбирательстве было доложено Сенату.
Род Стоцких происходил из польской шляхты. Одну из ветвей этого рода представляли Бернард и Гонората Стоцкие (муж и жена), державшие бывшее иезуитское имение Ремезы в Мозырском уезде Минской губернии. Еще в 1835 г. местный налоговый орган (казенная палата) обратил внимание на бестолковое управление Стоцкими своим имением. Было поручено членам мозырского земского суда взять на контроль поведение этих помещиков. Спустя два месяца в земский суд Мозырского уезда обратился крестьянин Степан Степаненок с жалобой на жестокости Стоцкого. Суд произвел негласное дознание о вероятности показаний Степана и после этого направил своего заседателя Заблоцкого для официального следствия. Он нашел подтверждение суровому обращению Стоцких (особенно Гонораты) со своими крестьянами, а также чрезмерное обременение их работами и вообще неумелое управление имением. Однако Бернард Стоцкий обжаловал действия заседателя Заблоцкого (якобы пристрастного) и добился его замены и начала нового следствия, которое и состоялось через год. Как и следовало ожидать, новое разбирательство представило дело в выгодном для Стоцких свете. Поскольку заседатели земского суда избирались местными дворянами-шляхтой, не стоит удивляться, что среди них всегда находились люди, ставившие сословные или корыстные интересы выше соображений долга и совести. Несмотря на новые представления Минской казенной палаты произвести толковое разбирательство и взять имение Стоцких в дворянскую опеку, то есть установить в имении контроль местного предводителя дворянства и его помощников, не удалось. Дело так и тянулось до 1843 г., когда Минская уголовная палата не признала Стоцких свободными от ответственности. Первый этап разбирательств закончился по пословице «рука руку моет».
Однако осенью 1846 г. дело было начато с другой стороны. Священник из находившейся в Ремезах православной церкви Яков Родевич сообщил Мозырскому земскому суду, что от жестокого обхождения Гонораты Стоцкой умер ее дворовой слуга, тринадцатилетний мальчик Иван Коваль. Его тело было тайным образом (ночью) предано земле без положенного христианского обряда. Новое следствие открыло подробности издевательств Стоцкой. Мальчик в течение двух лет претерпевал ежедневные побои «за то, что нескоро принесет воды, неуспешно подаст тарелки, задремлет и если за чем пошлют не скоро возвратится». Наказание кнутом (до 30 ударов) выполняла собственноручно Стоцкая или ее дворовые люди. От избиений мальчик пришел в совершенное уныние и отупело-подавленное состояние. Наконец, из-за разбитой тарелки и медленной (по мнению помещицы) подачи воды слуга был так избит хозяйкой, что ночью умер. Его тело три дня скрывали и затем тайно решили похоронить. Но тайное скоро сделалось явным.
Начатое таким образом разбирательство вскрыло и другие факты возмутительной жестокости Гонораты Стоцкой. В докладе следователя Турского говорится: «Помещица эта, имея сильное пристрастие к наказанию людей, в некоторых случаях за совершенно малосознательную (по неосторожности даже происходящую) вину, а в других безвинно или по изобретенной ею вине, как-то: за междоусобное с родственниками свидание, начатие между собою разговора и за смех, подвергала оных наказанию до ста и более ударов розгами и плетьми; и наказания эти производились даже таким образом: она, устроив в своей комнате один железный пробой в потолке, а другой в противоположности оного на полу, повесивши человека на верхнем пробое за обе руки ременными вожжами и привязав ноги к пробою вбитому в полу, раздевши до нага висящих, приказывала наказывать. Эта мера наказания производилась до того, что испытавшие оное лишались чувств, кроме сего, очень часто наносила побои палкою, безменом, и каким бы не попалось ей в глаза твердым орудием, даже ножом по голове, спине, рукам и по ногам; не довольствуясь этим, кусала зубами за тело, душила руками за глотку и тиснула ногами и коленями грудь и желудок; при этом подвергала истязанию такому: накладывала на шею железную цепь и замыкала на пробой, вбитый в стену, наливала за шею кипящую воду, таскала за ноги зацепленною веревкою по покрытой льдом земле на обнаженной задней части тела, от чего сдиралась до крови кожа, приказывала есть издохших пиявок, жгла раскаленным железом тело, приказывала в своей комнате танцевать, произнося беспрестанно сии слова: скачи враже, як пан каже».
Муж Стоцкой был совершенно подавлен деспотизмом жены и в угоду ей помогал во всех злодеяниях. На вопросы жандармского офицера, проводившего следствие, помещики отказывались отвечать. Крестьяне же были настолько напуганы и забиты, что опасались давать показания против своих господ. Таким образом, кроме общих рассказов об избиениях не удавалось найти конкретные данные об именах и состоянии потерпевших, о времени и обстоятельствах совершенных преступлений. Но дело было уже взято на контроль виленского генерал-губернатора. В Ремезы прибыла целая следственная комиссия. Были открыты обстоятельства жестокого убийства служанки Авдотьи Тимошенковой, которую хозяйка решила окончательно умучить только из-за того, что один из слуг питал к несчастной сердечные чувства. Во время наказания кнутом Гонората еще умудрялась говорить жертве ласковые слова. Избитая девушка была брошена умирать в закрытой наглухо комнате. Чтобы скрыть свое преступление, Стоцкие расчленили ее тело, собираясь скормить свиньям. Но потом муж Гонораты с кучером отвез его глубоко в лес, где останки были сожжены. Комиссии удалось уговорить кучера, участвовавшего в этих действиях, дать признательные показания. Затем не выдержал и сознался муж Гонораты Бернард Стоцкий. Помещики были помещены под стражу в Мозыре до совершения суда. В начале 1847 г. имение было отдано в дворянскую опеку. Так было устранено всякое влияние Стоцких и их родственников на своих бывших крестьян. Приговоренная к каторге Гонората отравилась и умерла в остроге.
Так закончилось это резонансное для своего времени дело. Не известно, сколько жизней загубила Стоцкая своими жестокостями, но даже обнаруженные следствием и доказанные на суде ее преступления поражают своей болезненной изощренностью. Последнее обстоятельство, скорее всего, объясняет то, что дело все-таки не удалось замять. В глазах госдуарственной власти это был, так сказать, случай из ряда вон выходящий. Администрация губернии и уезда, осознав остроту возникшей проблемы, решила все быстренько довести до законного конца. Редкий пример, когда государственная власть выполнила свою функцию.
Однако была масса других случаев, когда помещики, пользуясь преимуществами своего сословного положения, издевались над белорусскими крестьянами. И это чаще всего сходило им с рук, потому что местные дворянские (шляхетские) собрания находили возможности отвести подозрения якобы «за неимением фактических доказательств».
Однако в памяти простых людей запечатлелись многочисленные примеры жестокости господ в отношении своих крепостных. Вот несколько выписок из воспоминаний крестьянина из Могилевской губернии Якова Чебодько о жизни панов и их холопов в первой половине XIX в.
«Хорошо зная жизнь польских панов того времени, я всегда видел в них стремление к грубому произволу, к необузданной роскоши, к праздной, веселой жизни, к хвастовству и к унижению своих крепостных».
«В жизни польских панов в Белоруссии особенное внимание обращал на себя господствовавший тогда польский разврат. В то время среди панов трудно было найти польского пана, который бы не лишал невинности дочерей своих крепостных. […] Мало того, устраивая у себя в имении вечера и приглашая гостей, пан посылал в села и деревни своих уполномоченных лиц с приказанием собрать и привести к нему определенное количество крестьянских девушек, не исключая и замужних женщин. Приведенные девушки и жены крестьян отдавались в полное распоряжение гостей на все время их пребывания у пана».
«За какую-нибудь малейшую вину, а иногда и без вины, ради одной только своей дикой прихоти, пан унижал крепостного, наносил ему разные обиды и оскорбления и подвергал его бесчеловечному истязанию. […] Нередко, по приказанию пана, крепостной холоп должен был кланяться и целовать ноги не только пану, но и его псу».
«Нередко пан, а чаще его жена, прежде чем подвергнуть крепостного сечению, сами лично наносили им разного рода побои, даже за всякие мелочи, например: за малое количество набранных ягод или грибов, за пересол или недосол какого-нибудь супа или жаркого к панскому столу, за неровную пряжу, за нечистую мойку полов и белья, за плохое глажение панских рубах, за опоздание на работу и тому подобное. В таких случаях пан или пани, в особенности пьяные, били своих дворовых и других крепостных чем попало и по чем попало: кулаками, ногами, повалив на землю, палкой, кнутом, туфлей или башмаком, таскали за волосы, давали пощечины, выбивая при этом зубы, и тому подобное».
Многое из сказанного Яковом Чебодько подтверждается архивными документами, осевшими в свое время в казенных канцеляриях, но частично опубликованными уже в советской Белоруссии. На этом фоне жестокости помещицы Гонораты Стоцкой не представляются единичным случаем, который был обусловлен исключительно патологическим состоянием ее психики. Жестокие издевательства, упомянутые Яковом Чебодько, переселения крестьян с места на место, тяжелые работы, содержание в нищете, пьянство, притупляли все иные чувства кроме справедливого гнева — убийства панов, поджоги усадеб были ответной реакцией угнетенного народа. Жестокость господ порождала ответную жестокость крепостных, доведенных до крайности своим бедственным положением.
